Книга Я – дочь врага народа - Таисья Пьянкова

Нюшка теперь только поняла, что именно тот прошлый день был последним днём её настоящего детства. Горше того ей показалось, что и дяде её Сергею досталось такое же, как у неё, только взрослое сиротство. От жалости Нюшка тихонько заплакала.

Услыхала это Катерина, услыхал и Сергей. Он жестом остановил шагнувшую было в комнату хозяйку, сам направился к племяннице, присел на краешек её постели, спросил:

– Ты чего?

Не умея объяснить свою печаль, Нюшка заплакала того горше. Вспомнилась ей почему-то ворона на крыше, потерянная шаньга, и она, не понимая зачем, сказала ему:

– Я воровка.

Катерина замерла в кухне, а Сергей с недоумением спросил:

– Что ты украла? У кого?

– У Немковых… шаньгу украла… давно, – уточнила девочка. – А сегодня сахар украла… на кухне.

Она сказала это не для дяди, сказала для хозяйки дома, которая только что наказывала бабке Дарье, чтобы о Мариином грехе – никому ни гу-гу! Чтобы слух не дошёл до Сергея Никитича. Сказала и упала в подушку лицом. И весь дом пронзил тоненький крик ужаса… Так кричат зайчата, над которыми нависла звериная пасть.

Катерина обессилела на месте: поняла, что её наказ бабке Дарье не открывать истины послужил девчушке приказом взвалить на себя чужую скверну.

Страшно оказалось принять сиротство таким обнажённым, таким отчаянно лгущим во спасение ближнего от подобной же безысходности… Девочка не вынесла своей новой ненужности, запрокинулась и, не лия слёз, на сухую, закричала в потолок:

– Воровка я, воровка, воровка!..

Она кричала кому-то далёкому, которого нет на земле, но который её услышит, поймёт, спасёт…

Сергей протянул руку – остановить отчаянье, – но племянница увернулась, опять оказалась лицом в подушке, и оттуда послышалось глухое:

– Дедушка, родименький! Возьми меня к себе. Пожалуйста…

За Нюшкиной истерикой никто не услыхал, как скрипнула во дворе калитка. Переступив кухонный порог, Мария сразу разглядела в раме широко распахнутой комнатной двери знакомый узелок. Он пошлой фигою торчал посреди стола. Ею ещё на улице услышано было Нюшкино признание, и без особого труда стало понятным, что же происходит в доме.

Потому она глазасто уставилась на испуганную Нюшку. Та всеми своими цыплячьими косточками стянулась в комок, словно спрятала в себя и память, и веру во спасение, и только что сотворённую ложь.

– Спать! Живо! Орёшь – на улице слышно. – Голос Марии в крик не сорвался потому, что рядом с нею уже стояла Катерина. Однако приказ её всё же дополнился грозным обещанием: – Завтра разберёмся!

И без того убитый Нюшкиным признанием Сергей, ни слова не говоря, направился в кухню. Катерина последовала за ним. А следом из комнаты послышалось неровное:

– Ах ты! Воровка бесстыжая! Да я тебе за такие дела руки оборву!

«Она же пьяная!» – поняла Катерина и вернулась в комнату. Там она взял Нюшку на руки, сказала:

– Пойдём, со мной поспишь.

У порога обернулась, посоветовала Марии:

– Убиралась бы ты лучше из деревни нашей, красавица. И оглоедов этих… увозила бы к чёртовой матери… А то ведь, случись… никакой аптекарь вам не поможет…

Глава 18

Утром стряпать маковники бабка Дарья не пришла. Потому Катерина попросила Нюшку:

– Ты бы, девонька, оделась, сбегала бы до стариков – чё у них там?

Мицаиха встретила девочку восклицанием:

– Слава богу, пришла! А то уж я собиралась кого-то бы просить дойтить до вас. Ты поглянь, чё с дедом-то с нашим творится…

Девочка подошла к лежанке и сразу поняла: Мицай глядит, да не видит; смотрит на неё, как сквозь окно, стекло которого затянуто морозом. Однако стоило Нюшке позвать его: «Дедушка!» – старик оживился, сказал с передыхом:

– Воробей прилетел! Вот и ладно. Теперь… – не договорил он, задохнулся немочью.

Нюшка присела обок, а старый пожалел:

– Не скатал я тебе пимов-то, прости, воробей…

– Так ты и не обещал, – удивилась Нюшка.

– Как – не обещал? Приготовил! На-ко вот…

И совсем как некогда родной Нюшкин дедушка Никита, Мицай сунул руку под подушку, что-то там собрал в горсть и в подставленные девочкой ладони высыпал пустоту…

Нюшка посмотрела на Дарью, та пояснила:

– Бредит. Совсем плох.

Она отозвала девчушку в сторону, полушёпотом велела:

– Беги, передай Катерине – пускай кого другого зовёт… Не помощница я ей нонча.

До этого блукавшая где-то Неманька завертелась во дворе перед Нюшкою, но малая прикрикнула на собаку:

– Отстань, тороплюсь!

Псина виновато опустила голову. Нюшка расстроилась:

– Ну чего ты? Не сердись.

Собака вильнула хвостом, но ластиться больше не полезла, отошла к своей конуре. А девочка заторопилась обратным путём. На дороге увидела свои же следы. Плывущие навстречу «головастики» напомнили ей о Татарске. Сразу явились в память и Немчиха, и ворона, и с ними вместе подступило вчерашнее тёткино лицемерие.

Девочке захотелось вернуться к старикам, чтобы не видеть ни Марию, ни дядю Сергея, который, похоже, поверил во вчерашнюю её неправду… Но на вольность такую она не имела права. К тому же её звала уже распахнутая калитка афанасьевского двора – входи, что ли! Чего медлишь?

Однако в дом Нюшке всё-таки не пошлось. Она не могла представить себе, как сообщить Катерине о Мицаевых горестях. Сказать, что совсем худо старику, значит обозлить Марию; не сказать – хозяйка спросит: почему старая не пришла?

Чтобы как-то определиться в себе, девочка влезла на кучу откинутого от калитки снега и там, у самого забора, утонула в сугробе. Но не успела путём затаиться, как осознала, что дед Мицай, без её участия может умереть!

Давно так не плакала Нюшка. Со словами «сиротинушка несчастная», сказанными в Татарске заплаканной старухою, запало ей в душу понятие, что право на слёзы, на капризы, на жалобы у неё отнято сиротством. С той самой поры она и начала сторониться чужой доброты. Хотя вряд ли столь малый человек мог осознавать, что тем самым Провидение хранит в нём чистоту собственного достоинства. Однако сдержанности этой в девочке накопилось столько, что сейчас, не заплакав, она могла бы ею задохнуться!

Но выплакаться досуха помешали ей скрип санных полозьев да конское фырканье. А ещё тот голос, что лился елеем на Марию в коридоре татарского госпиталя. Голос Бориса Михайловича, который спросил:

– Вот здесь она и живёт?

Нюшка отыскала в заплоте широкую щель и увидела потеху: плюгавый Осип, сосед стариков Мицаев, подёргивая нервными локотками, будто подхватывая сползающие брюки, силился вытянуть из обшивней[7] толстого аптекаря. Раздутый сытой жизнью, тот колыхался пузырём в распахнутой кожуре тулупа и никак не мог вывалиться на свободу.